Восточные поучения

Джами (1414 — 1492) — одно из самых блистательных имён в плеяде великих поэтов и мыслителей средневекового Востока. Его творения — своего рода венец классического периода персидско-таджикской литературы, которая, возникнув в IX веке, триумфально развивалась на протяжении шести веков и вошла в золотой фонд мирового культурного наследия.
Джами — литературное имя (тахаллус) автора знаменитых цикла поэм "Семь престолов", трёх лирических диванов, книги притч "Бахаристан". Оно означает "родом из Джама", а Джам — это центр одноимённой области, в которой в селении Хаджжард неподалёку от Герата родился будущий поэт и мыслитель. Подлинное же его имя — Нараддин Абдуррахман ибн Низамаддин Ахмад ибн Шамсаддин Мухаммад.
Джами начал посещать школу с четырёх лет. Когда ему было двадцать, он пишет комментарий к астрономическому трактату и посылает его в Самарканд в знаменитую обсерваторию чингисида и внука Тамерлана, автора ставших всемирно известными "Новых астрономических таблиц" Улугбека. И…получает приглашение в Самарканд. В знаменитом медресе Улугбека он продолжает совершенствовать свои знания в области астрономии, геодезии, математики, философии и теологии у крупнейших учёных самаркандского круга. Скупой на похвалы соратник Улугбека астроном Кази-заде Руми однажды не удержался и сказал о Джами: "С тех пор, как существует Самарканд, ещё не переправлялся к нам через воды реки Аму человек, равный по уму, благородству и находчивости этому юноше из Джама"…
Газели, которые Джами стал слагать ещё в годы учения в медресе, сразу же получили признание у ценителей изящной словесности, их пели в собраниях суфиев-дервишей, на дворцовых приёмах, многие из них были положены на музыку, к некоторым своим стихам музыку писал сами Джами.
Его современники свидетельствовали, что в зрелые годы Джами его стихи, едва выйдя из-под пера, переписывались во множестве экземпляров и расходились далеко за пределы Герата, где поселился поэт.
Между 1456 и 1459 годами произошла первая встреча двух самых ярких восточных поэтов XV века — Джами и Навои (1441 — 1501). Алишер Навои брал у Джами уроки по искусству стихосложения. Позже их встречи стали регулярными, а когда Навои вступил в суфийское сообщество "Накшбандийе", он избрал своим духовным наставником Джами.
Прочитав шедевр Навои "Пятерицу" ("Хамсе", 1483-1485), Джами сказал, что их автор — основоположник новой литературы на языке тюрки.
Слава Джами как наставника и покровителя литературы и искусства распространилась едва ли не по всему Востоку — к нему приезжали за советом писатели и поэты из Азербайджана, Индии, Ирака, Турции, Аравии. Покровительствовал он и просвещению: обладая значительным достатком, в том числе благодаря дарам и подношениям, Джами построил два медресе, ханаку — обитель для суфиев, странноприимный дом.
Когда Джами скончался, его оплакивал весь насчитывавший до миллиона жителей Герат. Траур продолжался целый год. Его гробница стала местом паломничества. И поныне жители Герата по нерушимой древней традиции каждый четверг приходят поклониться его праху…
***
Ему было уже около пятидесяти лет, когда он женился. Из четырёх родившихся сыновей трое умерли в младенческом возрасте. Джами был необычайно привязан к выжившему четвёртому. Многие строки его произведений написаны как отцовское наставление своему сыну Зийаадину Юсуфу. Ему, десятилетнему мальчику, Джами посвятил своё известное дидактическое сочинение "Бахаристан" — "Весенний сад".
Написанный в конце жизни в доходчивой и увлекательной форме, "Весенний сад" имеет самый широкий читательский адрес, но прежде всего это наставление юношеству. По истечении пяти веков со времени создания "Весенний сад" остаётся любимым чтением народа, и не только в Таджикистане и Иране, но и в Индии и Афганистане. Эта книга переведена на латынь, французский, английский, немецкий, русский, турецкий, узбекский, азербайджанский и другие языки.
"Весенний сад" состоит из восьми глав — "садов", как их назвал автор. "ТМ" публикует несколько фрагментов из этих "садов".

Искандар отстранил одного из чиновников от высокого и благородного дела и поручил ему дело низкое. Однажды этот человек пришёл к Искандару. Тот спросил его: "Как ты находишь своё дело?" Человек ответил: "Да будет продолжительна жизнь падишаха, ибо не должностью облагораживается и возвышается человек, но должность благодаря человеку становится благородной и высокой". Беспристрастие и справедливость были любы Искандару, и он возвратил этому человеку прежнюю должность.
Коль степень высокую ты получил, то старайся
Показывать в ней постоянно способность и рвенье.
Достоинство мужа к нему не придёт через должность,
Но муж благородный украсит собой назначенье.

Один глубокомысленный дервиш с неким могущественным падишахом имел частые встречи и приятные собеседования. Но однажды он приметил, что царь тяготится им, и сколько он ни искал, другой причины, кроме частых своих посещений, не нашёл. Полу взаимных отношений подобрал и ковёр обоюдных увеселений свернул. Однажды тому падишаху случилось в пути встретиться с ним. Уста к разговору отверз: "О дервиш, что за причина тому, что ты отстранился от нас и стопу посещений своих отвратил?" Тот ответил: "Причина такова — я узнал, что вопрос: почему ты не приходишь? — лучше, чем обнаружение скуки по поводу прихода".
У дервиша вельможа спросил: "Почему,
О дервиш, ты так долго ко мне не приходишь?"
"Потому что вопрос сей, — сказал тот ему, —
Много лучше вопроса: зачем ты приходишь?"

Нушин-Реван в день Нового года либо в день праздника Михрджан созвал гостей. Во время пира он увидел, что один из присутствовавших, приходившийся ему родственником, спрятал под мышку золотую чашу. Царь, как бы не заметив, ничего не сказал. Когда пир окончился, виночерпий заявил: "Пусть никто не выходит отсюда, чтобы я мог произвести обыск, ибо пропала золотая чаша".
Нушин-Реван сказал: "Оставь. Ведь тот, кто взял, не отдаст, а кто видел, не выдаст".
По прошествии нескольких дней тот человек пришёл к Нушин-Ревану одетый в новое платье и обутый в новые сапоги. Нушин-Реван показал на его одежду и спросил: "Это от той?" Родственник, подняв полу платья над сапогами, сказал: "И это также от той". Царь рассмеялся и, поняв, что проступок был совершён в силу необходимости и нужды, повелел, чтобы человеку выдали тысячу золотников золота.
Когда проступок твой владыка милосердный
Узнает, перед ним не отрицай свой грех.
Во всём ты повинись и попроси прощенья.
Грех запирательства опасней прежних всех.

Между Акилем, сыном Абуталиба, и Муавией была дружба непорочная и сотоварищество прочное. Но однажды путь их привязанности оказался в шипах, а лик любви их осыпал прах. Акиль от Муавии удалился и от посещения его собраний устранился. Муавия, прося прощенья, написал ему в письме: "О предмет наивысших стремлений сынов Абдальмуталиба! О возвышенная цель Алькусаия! О источник почестей сынов Хашима! Славный знак пророческого достоинства на всём, что касается вас, и почёт высокого посланничества на семье вашей. Куда скрылось всё прежнее великодушие, и мягкость, и терпимость? Вернись ко мне, ибо в происшедшем я раскаялся и минувшим опечален".
Mишенью стрел вражды твоей доколе буду?
Без веры, без души от этой боли буду.
Перед тобою ниц здесь на земле простёрт я,
И даже под землёй в твоей я воле буду.
Акиль написал ему в ответ арабское четверостишие, смысл которого сводился к следующему: когда благородный бывает огорчён другом, надлежит ему избрать уголок отдаления и уйти в местечко самоуглубления, но не к злу препоясать чресла и не к злоречию развязать язык.
Когда твой лучший друг тебе захочет злого,
С ним только разлучись, не надо зла другого.
Ни в пререкания, ни в тяжбу не вступай,
Путь примирения навек не закрывай.

Снова стал Муавия просить извинения и умолять о мире и ценою мира послал ему сто тысяч дирхемов.
О прощенье моли, оправданья ищи, если видишь,
Что устои разбились у дружбы старинной твоей.
Если ж словом исправить не мог повреждённое зданье,
Кирпичей золотых и серебряных ты не жалей.

Хаджжадж на охоте отбился от своих воинов. Подъехав к одному холму, он увидел бедуина, который, сидя, искал в своём рубище насекомых, а вокруг него паслись верблюды. Животные, увидав Хаджжаджа, в испуге бросились бежать. Бедуин поднял голову и сердито сказал: "Кто там, да проклянёт его Бог, пришёл из пустыни в роскошной одежде?" Хаджжадж, ничего не сказав, приблизился и приветствовал: "Мир тебе, о бедуин!" Тот ответил: "А тебе да не будет ни мира, ни милости Божией, ни благословения его!" Хаджжадж попросил воды. Бедуин сказал: "Сойди униженно и смиренно с коня, а я, ей-богу, тебе не слуга и не товарищ". Хаджжадж слез с лошади и выпил воды, потом спросил: "О бедуин, кто, по-твоему, лучший из людей?" — "Посланник Божий, да благословит и спасёт его господь тебе на досаду", — отвечал бедуин. "А что ты скажешь относительно Али, сына Абуталиба?" — снова спросил Хаджжадж. "Благодетельность и величие имени его не вмещают уста", — отвечал бедуин. "А что ты скажешь относительно Абдальмалика, сына Мирвана?" Бедуин молчал. Хаджжадж сказал: "Что же, отвечай мне!" — "Он плохой человек", — ответил бедуин. "Почему?" — "Произошло от него злое дело и заполнило собою всё от Востока до Запада". — "Что же это такое?" — "А то, что он поставил над правоверными этого бесчестного и развратного Хаджжаджа". Хаджжадж ничего не сказал, а в это время пролетела птица и крикнула. Бедуин обернулся к Хаджжаджу и спросил: "Эй, муж! Кто ты такой?" — "А почему ты меня спрашиваешь об этом?" — "Потому что эта птица известила меня, что подходит войско и что ты — начальник его". При этих словах действительно появились воины Хаджжаджа и, подъехав, приветствовали его. Бедуин, увидав это, побледнел. Хаджжадж повелел, чтобы всадники взяли бедуина с собою и, когда на другой день утром принесли накрытый стол и собрались люди, он позвал его к себе. Бедуин вошёл и обратился с приветствием: "Мир тебе, о князь! Милость и благословение Божие да будут над тобою!" Хаджжадж сказал: "Я не поступлю так, как поступил ты. Мир и тебе!" И прибавил: "Садись и ешь". Бедуин возразил: "Пища твоя, и если ты дашь позволение, то я поем". — "Я уже дал дозволение", — ответил князь. Бедуин присел и протянул руку, говоря: "Во имя господа. Ах, если бы пожелал господь, чтобы и после еды не случилось ничего худого". Хаджжадж рассмеялся и сказал: "Вы ничего не знаете о том, что произошло вчера со мною и с ним?" — "О князь, — взмолился бедуин, — ради Бога, не разглашай сегодня нашу вчерашнюю беседу". На это Хаджжадж сказал: "Выбирай, бедуин, одно из двух: или оставайся у меня, и я сделаю тебя одним из моих приближённых, или же я отошлю тебя в Абдальмалику, сыну Мирвана, уведомив его о том, что ты говорил. Пусть он тогда делает с тобою что хочет". — "А можно поступить и по-другому", — возразил бедуин. "Как же?" — спросил князь. "А вот как: позволь мне спокойно возвратиться в мою страну, и в другой раз ни ты меня не увидишь, ни я тебя". Хаджжадж рассмеялся и повелел, чтобы бедуину дали тысячу дирхемов и отослали домой.
Следует каждому складной и ласковой речью
Нрав притеснителя от притеснений отвлечь.
Низкого духом, забывшего щедрость и милость,
Силою слова от злых заблуждений отвлечь.

Про Абдаллаха, сына Джафара, — да ниспошлёт им обоим господь благословение! — передают, что однажды он отправился в путешествие. Спешившись у принадлежащей неким людям пальмовой рощи, он увидел, что сторожившему её молодому чёрному невольнику принесли на обед три хлеба. Тут же находилась собака. Раб бросил ей один из хлебов. Собака съела. Тогда он бросил другой; собака тоже съела. Он бросил третий, и собака опять съела. Абдаллах — да ниспошлёт ему Бог благословение! — спросил у раба: "Из чего состоит твоё дневное пропитание?" — "Из того, что ты видел", — отвечал невольник. "Почему же ты не воспользовался им сам?" — "Потому что собака эта чужая. Мне кажется, что она пришла издалека и что она голодна, вот я и не хотел отпустить её голодной". — "А что же ты будешь есть сегодня?" — опять спросил Абдаллах. "Буду поститься", — ответил невольник. Тогда Абдаллах сказал самому себе: "Все люди упрекают меня в излишней щедрости, но этот невольник щедрее меня".
Раба, сад и всё, что там было, купил и, дав рабу вольную, подарил ему купленное имущество.

Абдаллаху, сыну Джафара, во времена Муавии ежегодно выдавали из средств казначейства тысячу дирхемов. Когда воцарился Йезид, то предоставил ему пять тысяч дирхемов. Его стали упрекать: "Деньги эти для всех правоверных, зачем же ты даёшь столько одному человеку?" Йезид отвечал: "Я даю это всем нуждающимся Медины, ибо он ничего не пожалеет для терпящих нужду".
Тайно от Абдаллаха послали вместе с ним в Медину одного человека, чтобы разузнать положение дел. И действительно, в течение одного месяца он израсходовал всё и даже, говорят, впал в долги.
Если б в щедрую десницу целый мир ему достался,
Всё богатство мировое расточить он был бы рад.
Этим горем у дервиша сердце ранено не будет,
Всё растратив без остатка, скажет: "Ныне я богат".

Ибрахим, сын Сулеймана, сына Абдальмалика, сына Мирвана, рассказывает:
В то время, когда халифат переходил от Омейядов к Аббасидам и Аббасиды хватали и убивали Омейядов, я, сидя в окрестностях города Куфы на кровле дома, возвышавшегося над равниной, увидел, что чёрные знамёна выступили из Куфы. Мне пришло в голову, что эта толпа идёт на поиски за мной. Я сошёл вниз и, переодетый, вошёл в Куфу, но не знал там никого, у кого мог бы скрыться. Я достиг дверей богатого дома и увидал въезжающего в дом красивого всадника, окружённого невольниками и слугами. Я приветствовал его. Он спросил меня: "Кто ты и что тебе угодно?" — "Я человек беглый, — отвечал я, — страшусь своих недругов и в твоём доме ищу убежища". Тогда он ввёл меня в свой дом и поселил меня в горнице около гарема. Я пробыл там несколько дней в наилучших условиях, находя перед собой всё, что наиболее нравилось мне из пищи, питья и одежды. Хозяин у меня ни о чём не спрашивал. Каждый день он выезжал куда-то верхом и снова возвращался. Однажды я спросил у него: "Ежедневно я вижу, как ты садишься на коня и вскоре возвращаешься: зачем ты ездишь?" Он отвечал: "Ибрахим, сын Сулеймана, убил моего отца, и я слышал, что он скрылся в этом городе. Каждый день я выезжаю в надежде, что, быть может, найду его и отомщу за своего отца". Когда я услышал это, то моё злосчастие поразило меня, ибо судьба забросила меня в жилище того, кто добивается моей смерти. Так как я пресытился своим существованием, то я спросил у того мужа его имя, а также имя его отца и, узнав, что он говорит правду, сказал: "О благородный муж! Ты как мой покровитель имеешь надо мною неограниченные права. Мне надлежит указать тебе твоего недруга и тем сократить путь твоих скитаний. Ибрахим, сын Сулеймана, — это я, и виру за смерть отца твоего требуй с меня". Он мне не поверил и сказал: "Тебе, должно быть, надоела жизнь, и ты хочешь освободиться от сего бремени". — "Нет! Ей-богу, я его убил", — ответил я и представил доказательства. Узнав, что я говорю правду, он вспыхнул, и глаза его налились кровью. На мгновение он поник головой, а затем сказал: "Скоро ты придёшь к моему отцу, и он сам потребует у тебя отмщения за свою кровь, я же не посрамлю своего гостеприимства. Встань и уходи, ибо я в себе не уверен и боюсь, как бы мне не причинить тебе вреда".
Затем он пожаловал мне тысячу динаров. Я взял их и вышел.
О юноша, духа величью учись,
У опытных в жизни отличью учись.
От сердца злодейский совет отклоняй,
От уст своих речи клевет отклоняй.
Добром отвечай постоянно на зло.
Врагу оно пользу едва ль принесло.
Когда же ты доброе дело творишь,
К тебе возвратится то доброе лишь.

Однажды ночью случился пожар в большой каирской мечети и она сгорела. У мусульман появилось подозрение, что это сделали христиане. В отместку они стали поджигать их дома и сожгли их. Султан Египта захватил часть поджигателей, собрал их в одном месте, велел по числу их наделать жребиев и написать в них для некоторого смертную казнь, для некоторых же отрубление руки или наказание плетьми. Затем эти записки рассыпали перед ними, и на кого какой жребий упал, с тем должны были поступить сообразно содержанию записки. Один из жребиев, содержащих смерть, упал на некоего человека. Он сказал: "Я смерти не боюсь, но у моей матери нет никого, кроме меня". Около него стоял другой человек, на записке которого было написано наказание плетьми. Со словами: "У меня нет матери" — он отдал свою записку соседу, а его жребий взял себе и был казнён вместо первого, а того наказали вместо него плетьми.
Сребро и злато — вот к сердцам обычный путь,
От чистоты души великодушным будь.
Кто чист душою, тот, коль друга скорбь узнает,
Бесстрашно за него живот свой полагает.